Борис Акунин - Смерть на брудершафт (Фильма 9-10) [Операция «Транзит» + Батальон ангелов] [только текст]

— Это ближе к центру. А мы сняли квартирку подальше, в четырехэтажном доме, сером таком. На автомобиле до вокзала не больше десяти минут. Вот без десяти Старика и отправят.

От удовольствия Иван Варламович облизнулся.

Теперь он с нею заговорил иначе, по-отечески. Выудив у Теофельса всё, что требовалось, Вобла любовничка быстро спровадила. И слава богу. А то сиди скрючившись, пока они там тешиться будут.

Немец, надо отдать ему должное, повел себя культурно. Другой мужик нипочем бы не отлип, пока свое кобелиное не урвет. А этот не стал особенно липнуть, когда понял, что барышня не в настроении. Может, конечно, не больно-то ему эта рыбина сушеная нравилась, а приклеился он к ней из одного лишь агентурного интереса.

Провожать его Вобла не пошла, этого Иван Варламович ей бы не спустил.

— Извините, товарищ Кожухов. Не сердитесь. Совсем я что-то раскисла. Больше это не повторится, даю слово.

Теофельс ей:

— Ничего, я понимаю. Всякое бывает. Дорогу до двери я и сам найду. Но может быть, с вами просто посидеть? Чаю заварить?

— Нет-нет. Полежу немного и возьму себя в руки.

— Хотите, я скажу Карлу, чтобы домой шел? Я видел, он в сквере. Помахал ему рукой, но он с каким-то молодым человеком в ножички играет. Не проявил ко мне интереса.

Иван Варламович было напрягся, но Вобла его не разочаровала.

— Пусть поиграет. Не хочу, чтобы он видел меня в таком виде.

За эту-то благоразумность Иван Варламович и сказал бабе-дуре утешительное слово, когда немец ушел.

— Умница! Напускное с себя скинула и сразу человеком стала. Женщиной, матерью.

И по плечу ее похлопал.

Она в ответ, с мукой:

— Я предательница. Я застрелюсь!

— Дурь это всё, из головы выкини. — Иван Варламович ее пальцем по лбу постучал, но не сильно, а на манер родителя. — Революции, прокламации, акции-операции — это для мужчин игрушки. — Подвел в окно, показал, как Люпус с мальчонкой резвятся. — Настоящая жизнь — вон она, в попрыгунчики играет. Ее, дочка, и держись. Прочее — от Сатаны.

А затем и порадовал женщину, потому что уговор дороже денег.

— Поскольку ты мне адрес Старика добыла, получишь обещанную награду. Я свое слово держу. Мы с тобой как договорились? Узнаешь только время отъезда — заберем мальчишку с собой, для гарантии. Чтоб ты наш секретец не выдала. А коли будешь золотце и выцыганишь у милого дружка еще и адрес, то возвернем твоего Карла-Маркса нынче же. Маши ему из окошка, зови. Обними кровиночку.

Вобла к окну так и бросилась. Раму открывала — чуть стекло не разгрохала.

— Карл! Карл! Скорей домой!

Иван Варламович у нее из-за спины начальнику условный сигнал подал: можно.

Парнишка пожал Люпусу руку, важно так — умора, и вприпрыжку побежал через улицу.

— Гляди, как подружились. Любо-дорого, — сказал Иван Варламович. — Только вот что, душа моя. До самого отъезда сидите оба дома, на улицу ни ногой. Телефонный провод я отрежу. И человечка к вам приставлю. Приличный господин, помощник мой. Не обременит, даже поможет вещички собрать. А завтра на вокзал доставит. Прямо к отправлению. С охраной прибудете, прямо как ваш партийный вождь.

Она молча посмотрела, но спорить не стала. В глазах тоска, ужас, ненависть — всё сразу.

Оно конечно, нелегко вот так в один час всю свою жизнь переломить. Но рано или поздно всякому человеку приходится задать себе вопрос: что главней всего? И сделать выбор.

ЛЕСТНИЦА

— Славный кварталец. Не тесно, воздух свежий. Сразу видно, что у большевиков завелись деньжата, — сказал Иван Варламович. — И понятно, откуда.

Время было уже вечернее, на улице стемнело, из дома номер 28 «паккард», спрятанный в густой тени двора напротив, заметить никак не могли.

Кульманштрассе, широкая улица, плавно поднимающаяся от Старого Города вверх, была застроена виллами и приличными доходными домами недавней конструкции.

— Авто у них, кошки-матрешки, новехонькое, не то что наш драндулет. Не скупятся фрицы на Лысого. — Иван Варламович вздохнул, разглядывая 80-сильную «испано-сюизу», ждавшую у подъезда. — Как рванет с места. Не отстать бы.

— Ничего, всё рассчитано. Перед поворотом они притормозят.

Люпус передернулся — будто электрическим током его хватануло.

— Волнуетесь, Николай Константинович?

— Из-за Лысого? Да нет, я всё вчерашний день вспоминаю. — Люпус опять поежился. — Верите, Иван Варламович, ночью не спал. Честно вам признаюсь: если б вы из окна платком махнули, я бы не сумел… Ну, мальчишку-то… Ужас, что я пережил. Нет, я не поручик Романов. Не хватило бы у меня пороху.

Иван Варламович удивился:

— Я и не стал бы махать. Что толку? Если баба такая нелюдь, что родное дитя не пожалела бы, зачем зря ребенка губить? Другое дело, что я бы ей в этом случае башку проломил безо всякого сожаления — это да.

От этих слов Люпус воспрял духом.

— Я знал, что она сломается, я всё правильно рассчитал. Из досье было ясно, что Краевская все-таки женщина, а не кусок гранита. Риск, конечно, был, но вполне разумный.

Иван Варламович мысленно усмехнулся. Молодой, честолюбивый. Хочет главную заслугу себе взять. Пускай, сочтемся славой. Тем более что ни славы, ни награды за это дельце не дождешься. Наоборот, придется перед Петроградом изображать, что знать ничего не знали, ведать не ведали. За убийство эмигрантского вождя новая власть по головке не погладит.

Плевать, лишь бы всё прошло гладко.

— Без девяти минут, — нервно сказал Люпус. — Ну, если она, стерва, нас провела… Живой ей не быть.

И положил руку на ракетницу. Синюшников сейчас следит за небом. Увидит над холмом зеленую ракету, и в тот же миг гадине конец. Только Иван Варламович был уверен: не словчила мамаша. Не стала бы она сыночком рисковать. Почем ей знать, что Синюшникову велено пацаненка не трогать?

— Выходят! — шепнул прапорщик.

Из подъезда вышел человек в кепке, огляделся, сел за руль «испано-сюизы». За ним еще один, долговязый. Тоже поозирался, распахнул пассажирскую дверь. Правую руку держал в кармане.

— А вот и Лысый… — Николай Константинович довольно чувствительно ударил помощника по руке. — Приготовьтесь!

— Давно готов… — Иван Варламович перекрестился. — Ну, помогай Господь.

Невысокий, коренастый мужчина в котелке быстро сел в машину. Охранник захлопнул дверцу, обежал автомобиль и, уже на ходу, впрыгнул справа.

«Испано-сюиза» быстро разогналась, катясь вниз к перекрестку, но перед поворотом налево, на Зоннегштрассе, сбросила скорость. Тут-то «паккард» ее и нагнал.

Место было выбрано с толком. Влево и вправо — открытое пространство, не спрячешься. Впереди — крутой склон с длинной лестницей. Побежать по ней, конечно, можно, но пуля летает быстрее.

Это если не удастся Лысого прямо в кабине положить.

Завизжали тормоза. Люпус и Шишко почти одновременно, с двух сторон, выскочили из машины и открыли огонь: прапорщик по-научному, с локтевого упора; Иван Варламович по старинке, навскид.

В «испано-сюизе» зазвенели пробитые стекла. Бить сначала следовало в охранников — они с оружием, могут подстрелить. Пассажира можно будет прикончить после. Поэтому прапорщик целил в шофера, Шишко — в долговязого.

Прапорщик, поднаторевший в военных передрягах, стрелял лучше. Водитель только обернуться успел — и повис на руле. А вот Иван Варламович смазал. Длинный охранник распахнул дверцу, скрючился за ней и что-то закричал.

Высунул руку с револьвером, начал отстреливаться.

Секунды две всего понадобилось, чтобы дверцу из двух стволов издырявить. Упал охранник, только ногами длиннющими дрыгнул. А мертвый шофер по рулю тушей сполз, и от этого «испано-сюизу» поперек улицы развернуло. Стало видно, что нет никого на заднем сиденье.

— Бежит, бежит! — крикнул Николай Константинович.

Иван Варламович сам уже видел, что Лысый успел из машины выскочить и со всех ног улепетывает к лестнице. Юркий, чертяка. Когда только успел?

Котелок с бегущего свалился, в свете уличного фонаря блеснула плешивая макушка, окруженная венчиком волос.

Из окон ближайшего дома кто-то высунулся, но черт с ними, свидетелями.

— За ним, ради бога! — закричал Люпус, дергая затвор. — Зараза, переклинило!

Иван Варламович, топая по булыжнику, кинулся догонять.

Сколько патронов-то в магазине осталось?

Три?

Нет, два только.

Ох, беда.

Неужто уйдет?

У бегущего человека выталкивали друг друга, рвались куцые мысли.

Грач говорил, напасть не посмеют. Он ошибся!

Неужели убьют?

Нет, мне всегда везло.

Не стреляют!